Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны - Кэтрин Грейс Кац

добавила она{412}. Опыт жутких переживаний, полученный ею самой годом ранее в Катынском лесу, конечно же, даром не прошел. Просто Кэти научилась бесстрастно взирать на ужасы войны, а Саре подобная бесстрастность была чужда по самой её природе.

Замечания Кэти в письме Памеле по поводу реакции Сары на увиденное в Севастополе отражали, в более широком смысле, сходство мнений обеих о характере личности подруги первой и свояченицы второй из них. За годы знакомства обе успели распознать в Саре человека потрясающей глубины чувств – черта, унаследованная от Уинстона, – и безграничной преданности. И Кэти, и Памела не раз становились свидетельницами искренней и бескорыстной душевной щедрости Сары. Оставив в стороне свои личные чувства, какими бы они ни были, по поводу завязавшегося у Памелы романа с Авереллом Гарриманом, Сара уступила Памеле собственную квартиру, а сама переехала к Гарриманам ради того, чтобы спасти брак свояченицы и репутацию всех замешанных в адюльтере, когда Рэндольф Черчилль прибыл в отпуск домой из Северной Африки{413}. Любить такого человека, как Рэндольф, было отнюдь не просто, однако же Сара дарила брату всю любовь, на какую только была способна, и продолжала его всё так же любить даже после того, как однажды он разбил ей лицо, когда она пыталась утихомирить его во время пьяного дебоша, устроенного в Лондоне за ужином с участием их отца и его начальников штабов.{414} Но и Кэти, и Памела прекрасно знали, что Саре за её любовь и оптимизм далеко не всегда отплачивают взаимностью и благодарностью даже самые любящие её (по их словам) люди.

Вероятно, именно из-за того, что Сара была столь похожа на своего отца, она отчаянно стремилась всячески от него обособиться, зажить собственной жизнью и сделать себе имя. Так ведь и сам Уинстон в молодости отличался неуемным стремлением выделиться из общего ряда, отличиться и запомниться, – отсюда и его тяга к поиску приключений, участие в сражениях за интересы британской короны во всех уголках света, где он исполнял двойную роль – участника имперских баталий и военного корреспондента. Риск окупился: двадцатипятилетний Уинстон прославился и стал национальным героем после его феерически-драматичного побега из бурского плена. При всей любви к отцу Сара в глубине души чувствовала себя обязанной вырваться на волю из пленительной тюрьмы комфортабельной жизни, присуждённой ей по праву рождения, и сделать карьеру самостоятельно и на собственных условиях.

Подобно отцу, Сара была личностью яркой, обладала и способностями, и выразительным красноречием. Вообще-то именно Сара, а не её брат Рэндольф, как истинная наследница талантов отца, должна была бы рассматриваться и в качестве преемницы Уинстона на политическом поприще – в силу действия закона естественного отбора. Но в 1930-х годах для дамы из благородной семьи сделать карьеру в политике почти немыслимо. Исключения были, но единичные. В 1919 году виконтесса Нэнси Астор, американка по рождению, стала первой в истории женщиной-депутатом Палаты общин британского парламента, заняв там кресло своего второго мужа, пересевшего в порядке наследования титулов в Палату лордов[42]. Хотя с тех пор примеру леди Астор успело последовать ещё двадцать дам, само понятие «женщина-политик» по-прежнему оставалось, по сути, революционным. Не поощрялось и получение аристократками, такими, как Сара, университетского образования и выстраивания карьеры в таких областях как дипломатия, медицина или юриспруденция. Фактически же, когда Сара стала приглядываться к внешнему миру, желая найти себе в нем применение, ей представилась открытой лишь одна дорога – в театр.

Для нее, тогда болезненно робкой юной девушки, театральная сцена была не самым желанным поприщем, но после школы семнадцатилетняя Сара сердцем поняла, что «мира дебютанток» ей «недостаточно». У неё была знакомая, которой семья разрешила брать уроки танца в престижной балетной школе. И дедушка той девушки убедил Уинстона и Клементину позволить Саре составить компанию подруге{415}.

Когда Саре было одиннадцать лет, она играла с кузенами в жмурки в семейной усадьбе Чартвелл. Дом стоял на вершине холма, ровно стриженый газон дворовой лужайки был окружён по периметру каменной оградой, сразу за которой шли крутые откосы высотой в пять-десять метров, за ними – простиравшиеся вокруг имения поля. Когда ей пришёл черед водить, Сара с повязкой на глазах добралась до каменной кладки и, уткнувшись в неё, вдруг услышала голоса кузенов с поля внизу за оградой. Она могла бы пробежать вдоль стены до её конца, где был оставлен открытым выход на отлогий спуск, и возобновить погоню оттуда, но кузены к тому времени давно улизнули бы в другое место. И Сара приняла совершенно импульсивное решение. Блестяще исполненным размашистым «прыжком Нижинского» Сара вслепую сиганула со стены в поле. По высоте это было эквивалентно прыжку с крыши высокого одноэтажного дома. Травмами Сара тогда отделалась относительно лёгкими – разрыв мышц плеча плюс ушибы при приземлении. Легко могла и ноги сломать или, хуже того, напороться на что-нибудь острое. Полученный тогда урок, однако, так и не лишил её безрассудной импульсивности и готовности не глядя нырять с головой в неведомое, – и это было также совершенно в духе Уинстона. Ей было отчаянно нужно отвоевать себе место в мире. И едва лишь приоткрылась дверь в мир театра и танца, Сара молниеносно и без тени колебания ринулась туда, хотя ни малейшего понятия не имела, что её может поджидать за кулисами{416}.

Приземление снова вышло жёстким, причём отнюдь не из-за нехватки у Сары таланта. За дебютную роль она удостоилась наивысших похвал от театральных критиков и восторженных отзывов в газетах. И Уинстон её актерских амбиций ничуть не порицал. Зато Сара столкнулась с ершистой критикой со стороны двух людей, от которых ждала безоговорочной поддержки, – матери и супруга.

С материнской ролью Клементина Черчилль вообще справлялась с трудом. Детство у неё самой выдалось беспокойное, и к тому же она, вероятно, была подвержена тяжёлым послеродовым депрессиям. Будучи всецело поглощённой служению мужу, Клементина находила изнурительным совмещение обязанностей жены и матери – и часто покидала детей на целые недели, отправляясь на отдых из-за «психического переутомления»{417}. Родив первого ребенка, Диану, она тут же оставила новорождённую на попечение мужа и няньки-кормилицы и отбыла на курорт восстанавливать силы. Хотя Уинстон и проводил много времени вне семьи за исполнением своих публичных обязанностей, он всё-таки был куда более внимательным и заботливым отцом, нежели большинство политиков и государственных мужей его уровня, – вплоть до того, что иногда даже купал своих малышей собственноручно{418}. Между тем, отсутствие при них Клементины тяжело сказывалось на детях, в особенности на Саре. Даже позже, в годы её пребывания в школе-интернате в Кенте, Сара остро тосковала по практически не навещавшей её там матери, считала дни до возвращения домой на каникулы и писала той: «Мамочка, милая, я так по тебе соскучилась, скорее бы нам увидеться», и «я бы просто восхитилась тобою, если бы ты снизошла меня здесь навестить. <…> ну, пожалуйста, по мне это было бы много слаще всех здешних школьных лакомств»{419}. Но мольбы её практически всегда оставались безответными.

Сара мать обожала, а вот Клементина, сколько ни силилась, не могла понять упрямый характер своей дочери. Когда дошло до обсуждения избранной Сарой карьеры, мать без тени колебания заявила, что у Сары напрочь отсутствует театральный «талант или хотя бы способность» к актёрству{420}.

Вскоре после вступления в труппу Сара влюбилась в звезду их театра[43] Вика Оливера. Этот харизматичный австрийский еврейский